Все мы поначалу часто ходим к родителям. Затем всё реже и реже, и реже. Так и он ходил к ней чуть было не каждый день, а потом всё реже и реже, и реже.
— Ты прости меня, мам, — говорил он. — Я так редко захожу к тебе. Но ты так часто снишься мне, что я всегда чувствую твоё присутствие рядом.
Листва завалила и столик, и скамеечку, и мамину могилку. Он встал на колени. И начал аккуратно разгребать листву с земли.
— Мне поначалу тяжело было. Вот и ходил каждый день. А теперь ты ко мне заходишь каждый день. Так что ты не думай, я не забываю про тебя. Даже наоборот. Только чаще стал думать о тебе.
Он встал и небрежно сбросил всю листву со стола и со скамейки прочь между оградок. Сел. Достал из сумки чекушку водки, жестяной шкалик, заранее нарезанные ломтики домашнего сала и кусочки бородинского хлебушка.
— Знаешь, мам, я тут как-то на днях пообщался с ребятами. Беспокоился, что это всё неправильно. Что я не должен видеть тебя так часто. Боялся, что тебе на том свете плохо, поэтому ты приходишь. Что ты хочешь мне сообщить о чём-то.
Стопочка горячей быстро осела на животе. Пару секунд поморщившись, он не сразу стал заедать. Терпел. Выпить для него не было чем-то, что должно было притупить боль. Это были удары по больному сердцу, что кровоточит. На! Получай, дура!
— Не хотел другим об этом признаваться. Только потом узнал, что это нормально. Что всем снятся их матери. И это не от того, что тебе там плохо может быть. А от того, что мне тут плохо. На этом свете. Без тебя.
Перетерпев, он взял кусочек сала и начал долго его жевать. Как лекарство от неприятного привкуса во рту, который возникает когда болит сердце.
— Рано или поздно все мы становимся сиротами. И будь тебе пять лет, двадцать или шестьдесят – неважно. Мама есть мама. В любом возрасте. К такому никогда не бываешь готов. Как бы не убеждал себя в обратном.
Он огляделся по сторонам. Русское кладбище – ветхие надгробия с облупленной краской и неухоженные могилки. Как мало живых и как много всеми забытых усопших.
— Ребята стали признаваться, что стали забывать голос мамы. Их мамы просто приходят к ним и молчат. Потому что не помнят голос мамы. Не помнят, каково это, когда мама говорит. Но не я, мам. Они сами лишили их голоса.
Он достал из сумки старенький потрёпанный телефон-раскладушку бежевого цвета со стёртыми боковинами, царапинами и сильно расшатанным гнездом зарядки.
— Всё это время, я считал, что я дурак. Или безумец. Даже не знаю. Марина говорила, что мне стоило его выкинуть и отпустить тебя. Друзья тоже самое говорили. Хотя я в них искал совсем иной поддержки. Я даже почувствовал сомнения. Теперь же, мам, я думаю, да пошли они все на хуй. Я всё правильно сделал.
Он достал из сумки второй телефон. Чёрный смартфон последнего поколения. На нём он открыл записную книжку и нашёл номер, записанный как «Мама». Позвонил. Пара гудков, после чего послышался голос. Её голос:
— Здравствуйте. Вы позвонили Ольге. Если вы слышите это сообщение, значит, я не могу сейчас подойти к телефону. Можете не оставлять сообщение, я его не буду слушать и просто удалю. Не беспокойтесь, как только я освобожусь, обязательно перезвоню. Всего хорошего!