Я решил сделать оригинальный подарок своей девушке на день рождения. Решил написать её портрет.
Я не художник. Так что задача представлялась мне трудной. Один друг на работе мне рассказал о существовании кое-каких курсов. На них тебя профессии художника, конечно, не научат. Зато доступным языком объяснят как путём простейших манипуляций шаг за шагом, мазок за мазков написать шедевр.
В пятницу в районе обеда я сделал звонок. Объяснил, чего хочу, и что хотелось бы получить всё к понедельнику.
— Сколько потребуется времени? — спросил я.
— Мы с Вами можем уложиться в один день. Но для этого нужно потратить целый день. Плюс нужно подождать, пока картина подсохнет. Краски масляные как-никак.
Потратили на это всю субботу. Она мне показывала каждое движение, точка в точку, куда нужно наносить мазки, а я лишь покорно следовал инструкциям. В итоге получилось кое-что поистине красивое.
Мы с моим учителем решили, что для такого пойдёт небольшое полотно. Буквально тридцать пять на двадцать пять сантиметров.
— Я могу оставить картину у Вас здесь? — спросил я. — Чтобы она тут подсохла. А в понедельник я забрал бы.
— Да, конечно, можете.
В воскресенье моя девушка договорилась со своей подругой встретиться. Они решили вместе сходить по магазинам и купить всё необходимое для домашнего праздника.
Я же в тот день договорился с друзьями встретиться и вместе отдохнуть. Мы решили заглянуть в боулинг.
Посреди очередной партии, мне позвонила её мама. Мы не были обручены, но я уже называл её маму тёщей.
Она мне никогда не звонила, хотя её номер был у меня записан. Тем не менее я не заподозрил в этом ничего неладного. Как-никак у её дочки на носу день рождения. Может, решила мне напомнить, а может, посоветоваться, что подарить.
— Да, Ирина Владимировна, здравствуйте.
— Привет, Серёжа. Тут такое дело… Ты только не волнуйся, ладно? В общем… Алёна в больнице.
— Что? Что случилось?
— Серёж, её машина сбила. Но ты только не паникуй, с ней всё в порядке.
Я немного помолчал, поразмыслил, после чего сказал:
— Где она сейчас? Скажите, куда нужно подъехать.
— Пожалуйста, ты только за руль не садись, ладно? На нервах же сейчас будешь. Я понимаю. Вызови такси лучше, хорошо?
Через полчаса я уже был в больнице. Возле палаты меня ждали тёща и тесть.
— Ну что? Как вы? — спросил я.
— Мы то нормально, — вздыхая, сказал тесть. — А вот Алёна…
— Что с ней? Как она?
— Сейчас врач обещался прийти.
— Алёнушка пока спит, — сказала тёща. — Так сказал врач. Что это не кома и не то что бы она без сознания. Показатели не те. Просто спит.
— Как это просто спит? — спросил я.
А подумал: – может, он врёт чтобы успокоить, – но не стал говорить вслух. Возможно, её родители и так об этом подумали. А подтверждать подобные домыслы я боялся и самому себе.
Вскоре из палаты вышел врач. Он рассказал мне всё то же самое.
— И что нам делать? — спросил я.
— Главное, не беспокоиться почём зря. В таком деле нервов не напасёшься. Нужно просто ждать.
— Ждать? Просто ждать? Чего ждать то?
— Когда проснётся. Поймите правильно. Её организм испытал колоссальный стресс. Ему требуется время на восстановление. А как организм восстанавливается? В основном через сон.
Мы сидели в палате и, следуя предписанию лечащего врача, просто ждали. Ждали с наивным не покидающим нас ощущением, что она непременно вот-вот проснётся.
Так наступил вечер. Я сказал родителям Алёны, чтобы они не беспокоились и ехали домой, что я посижу с ней, а если что, позвоню. Немного посомневавшись, они всё-таки согласились, но с условием, что в следующий раз поеду я, а они останутся. Я согласился. И остался с любимой в палате на всю ночь.
Я утешал себя нелепыми простодушными мыслями. Говорил себе, что у неё день рождения, а значит, обязательно должно случиться чудо. Представлял, как она просыпается, видеть меня и всё становится возвращается на круги своя.
Но до следующего утра она так и не проснулась. Всю ночь я не находил себе места. Уснул слишком поздно. А на утро мой телефон разрывался от звонков. Но я не слышал.
Скорей всего первыми звонили родители Алёны. А когда они сами уже утром приехали, тесть взял за смелость самостоятельно ответить на непрекращающиеся звонки.
— Что? Вы что, рехнулись? Какая картина? Вы не туда попали. Нам сейчас не до этого. Всего хорошего! До свидания!
Я же пришёл в себя, когда тесть с моим телефоном в руках решил меня разбудить со словами:
— Тебе тут «босс» звонит.
Так я и обозначил своего начальника в абонентах. Босс. Пришлось извиняться и объясняться. Сказал, как есть. А ещё, что я беру недельный неоплачиваемый отпуск и что мне неважно, что он думает об этом, а если что-то не нравится, пусть хоть увольняет. Но «босс» у меня понимающий. Отпустил.
Алёнкин день рождения мы встретили в семейном кругу. Но она так и не пришла в сознание. Точнее, как говорит врач: не проснулась.
Алёна могла «проснуться» любой момент. И если это произошло бы в её день рождения, ей вдвойне было бы приятно, если я устроил бы ей сюрприз прямо здесь. Так что я не растерялся, сказал её родителям посидеть тут, подождать.
— А ты куда, Серёженька? — спросила тёща.
— Я за цветами и ещё кое-чем, — ответил я.
Этим кое-чем был банальный ватман, набор красок акварельных и шарики. Коли уж подарить сейчас ничего не удастся, я подумал, почему бы не написать ей большой плакат с поздравлениями.
Вот так мы и потратили весь день на плакат, шарики и разговоры о том, как Алёна давно уже хотела слетать в Грецию, да всё руки не доходили отпуск взять.
— Обязательно слетаем с ней ещё, — сказал я. — Всё будет по высшему разряду.
Ближе к вечеру началась суета.
Пришёл лечащий врач, осмотрел Алёну и поспешно удалился. Мы даже понять ничего не успели. Вскоре он вернулся уже с другим доктором.
— Что вообще происходит? — спросил тесть.
Врачи сказали, что нужно срочно сделать несколько анализов. Но вид у них был неважный. Ведь панику ничем не прикроешь. Она как зараза, прилипала от человека к человеку, стоит только столкнуться лбами.
— А кто этот врач? — спросил я.
— Понятия не имею, — сказала тёща. — Впервые вижу его.
— Невропатолог, — сказал тесть.
— Откуда ты знаешь?
— Я не первый раз в этой больнице. Кого-то да знаю.
— Невролог? — спросил я. — У неё что-то с нервной системой? Это плохо?
Родители её промолчали.
Её возили туда сюда целый вечер. Всё на наших глазах. Игнорируя наше присутствие и накопившиеся вопросы.
В один из моментов, когда её привезли обратно и врачи вновь удалились в неизвестном направлении, Алёна неожиданно открыла глаза. Её мама подбежала к ней и закричала:
— Алёна! Алёночка! Ты проснулась!
Тесть подбежал следом и положил руку на плечо жене.
Но Алёна просто смотрела в сторону. Она смотрела в никуда. Её взгляд был пустым, мертвецки стеклянным.
— Алёнушка! Ты меня слышишь? — спросила мама.
Зажмурившись, Алёна приоткрыла рот и начала громко стонать. Ужасающий стон не прекращался, пока в лёгких не закончился воздух.
Я в ужасе выбежал из палаты. Побежал до ближайшей медсестры. Совершенно не помню, какие слова я подбирал. Помню, что только никак не мог объяснить, что произошло.
Когда мы вернулись в палату, Алёна уже не дышала. Родители лишь в шоке стояли в противоположном углу палаты и рыдали. Мама её никак не могла успокоиться.
Медсестра выбежала из палаты и побежала к лечащему врачу.
Попытка реанимировать Алёну не имела даже смысла. Здесь даже бороться уже было не за что.
Позже нам с её отцом объяснили, что такое случается крайне редко. Получается, ей просто не повезло. Как вытянуть выигрышный лотерейный билет. Только наоборот.
Нам наговорили кучу каких-то умных слов. Мы ничего не понимали. Но суть такова, что это тот случай, когда при видимых показаниях и анализах всё хорошо, но воспалительный процесс всё равно идёт, пока не становится слишком поздно.
Всё это звучало как определение халатности. Но мы поверили. Врачи суетились как могли все эти два дня.
Отец Алёны внимательно выслушал врача. Как подсудимый судью во время оглашения приговора. В ответ он закричал:
— Я не понимаю! Я ни черта не понимаю! Я ни черта уже, сука, не понимаю! Ни хера не понимаю в этом безумном проклятом мерзком мире! Сука! Как же я всё ненавижу! За что? Мать вашу, объясните! За что эта, как Вы сказали, редчайшая случайность выпала на мою доченьку!
— Я Вам очень сочувствую, — ответил врач.
Мне казалось, что отец Алёны хотел уже было замахнуться. Но он лишь протянул руку врачу для рукопожатия.
— Спасибо, что боролись, — сказал он.
И ушёл обратно в палату.
Не представляю, как он шёл к своей жене. Какие слова он подбирал. Как он объяснял, почему их дочурка умерла.
Во мне не было столько мужества. Мне было страшно. Страшно даже зайти в палату. Страшно увидеть её вещи. Увидеть всё то, что мы навешали ей на день рождения. Увидеть её родителей и то горе, которое они разделяют вдвоём. Ведь я теперь чувствовал себя абсолютно одиноким. Я запросто мог утонуть в этом горе.
Видя, что я уже истощён, отец Алёны сказал мне:
— Серёж, езжай домой, поспи.
— Но как? — возмутился я. — Как же я её брошу. Вот так вот. Здесь.
— Но ты оставишь её с нами, — сказал её отец. — Сейчас здесь ничего хорошего происходить не будет. Только ужасная рутина. Поверь мне, тебе в таком лучше не участвовать.
Я сдался и согласился.
На выходе из больницы мне поступил звонок. Один из сотни, которые я игнорировал эти пару дней.
— Да?
— Здравствуйте! Наконец-то дозвонилась до Вас! Вы картину забыли забрать. Из дома культуры.
— Ох, совсем забыл, простите. Я могу её ещё забрать?
— Да, конечно.
— Я могу в течение получаса подъехать. Получится так?
— Да, конечно. Жду Вас.
Я вызвал такси до ДК. Он находился в двух кварталах от моего дома. Картину я донёс на руках. Девушка благодушно упаковала её для меня.
Я зашёл в квартиру. Не включая свет, ушёл в комнату и упал на диван. В чём был. В пальто и ботинках. С картиной в руках. Лицом в подушку. Совсем без сил, без эмоций и без мыслей.
Когда я немного пришёл в себя, я встал и начал прямо вот так вот в чём был, в пальто и ботинках, бесцельно ходить с картиной в руках по квартире из стороны в сторону. Я не понимал, что мне делать.
Я ушёл на кухню. Включил свет. Поставил чайник с водой на плиту. Положил картину на стол. Пока вода закипала, я медленно аккуратно снимал упаковку с картины.
Теперь она мне казалась совсем другой. Не такой, какой я её писал. Не такой, какой хотел её видеть. Нет больше той жизнерадостной девчушки, которую я так любил, чья улыбка могла растрогать меня в самые мрачные дни.
Её больше не было. Её не было и на картине. Теперь её взгляд казался мне стеклянным, улыбка каменной, а кожа бледной.
Я упал на колени, навзрыд заплакал, смотрел на картину и сказал:
— Прости. Прости меня, пожалуйста.